Дамба. Никто, кроме нас - Николай Старинщиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Проходи, затвор…
Осадчий продолжил путь. Тимофеич спустился вниз, открыл перед ним дверь.
– Всё нормально, товарищ полковник.
– Что ж, замечательно… Ахмеров, случаем, не приходил?
– Пока что не было.
Начальник вошёл внутрь.
– Что нового? – спросил.
– Да как вам сказать…
– В отдел к нам не собираешься?
Тимофеич внутри себя опять удивился. Как можно этого хотеть, когда зарплата в отделе меньше, а обязанностей больше? Да и работать там надо каждый день.
– Ты подумай. Должность старшего инспектора до сих пор вакантная. Нам нужны работники с опытом.
Тимофеич обещал еще раз подумать.
Полковник запаса развернулся и вышел из помещения. За порогом остановился и произнес:
– Карабин не советую высовывать из окна. Хоть и высоко, а всё-таки выхватить могут. Ухарей развелось…
Сказал и отправился дальше по дамбе. Та ещё тоже птица. Офицер ФСБ как-никак, хотя телосложения абсолютно невзрачного. И лицо у него такое же – как обмылок. Волосы вроде бы чёрные, лоб высокий, а вот глаза слегка вроде как щурятся. Сразу видно: лукавый, зараза. Прилип с вакансией, как банный лист к заднице.
Тимофеич радёшенек – опять отбодался от вакансии. Была бы она привлекательной, должность, давно бы её заняли, что даже моргнуть не успел бы. А раз так, то выходит, что никому эта должность не нужна. Тимофеич даже начальником смены не хочет идти, потому что отвечать за других ему теперь, увы, не очень-то хочется. Нервотрёпная служба давно позади, так что не следует напрягаться.
Закрыв дверь, стрелок поднялся на второй этаж, встал возле окна, провожая взглядом фигуру Осадчева и копаясь в мозгах. Тимофеич недавно встретил сокурсника, Юру Буханцева. Тот майором тоже ушёл со службы. Улыбка – от уха до уха. Физиономия красная. Слегка под мухой. Нос в синеватых прожилках. Поздоровался и давай хвалиться, как ему хорошо адвокатом в первой коллегии; он вроде как только что понял, что достиг того, чего хотел. Дело в том, что Буханцеву слегка повезло – попал после учёбы в следственный аппарат. Отсюда у него опыт и связи. Он заранее знал, куда лыжи свои навострить. Тимофеич об этом не знал – куда послали, туда и пошёл. А послали его в УВД, а оттуда – в ОМОН. В итоге – полнейшая дисквалификация по юридической части, поскольку совершенно невосприимчив к бумагам. Таких юристов сплошь да рядом. Куда ни кинь взглядом – всюду лица на вахтах знакомые чудятся…
Тимофеич отстоял свои часы. Последний час тянулся особенно трудно. Минута цеплялась за минуту, совершенно не желая двигаться.
Наконец из караульного помещения дружно вывалилась новая смена. Она ведёт себя так, словно предыдущая им крепко задолжала: и принимает инвентарь чуть не по описи – телефонный аппарат один, стол один, жезл для остановки транспорта один, рация одна… Стекла в окнах ещё бы пересчитали, но пока что до этого никто не додумался. Больше придраться не к чему, поэтому выдавливают из себя, как из тюбика с зубной пастой: «Можете быть свободны, господа мухобои…»
Завтра повторится то же самое, но только с ними самими.
Николай Тимофеич вернулся в караульное помещение, сдал карабин и патроны. Расписался в суточной ведомости. Потом собрал в кучу подсохшие вещи, свернул и положил в рюкзак. Туда же сунул, вынув их холодильника, пойманную вечером щуку.
– Ну что, тронулись помаленьку?
Начкар Набоков поднялся из-за стола. Теперь он сложил свои полномочия. После этого он для всех друг, товарищ и брат. А сам поглядывает в сторону Шубина – не забыл ли тот про своё обещание?
Но Тимофеич помнил об этом. Он посмотрел в его сторону и произнёс краткую речь:
– Поехали.
Выгнал за ворота машину и стал терпеливо ждать, пока все рассядутся. Кроме Тимофеича, в машину влезли Набоков, Голубцов и ещё Недобайлов Павел. Когда Пашенька сидит в машине – пятому в машине делать нечего. Не вписывается пятый в интерьер.
Шубин тронулся с места и через полчаса оказался на Верхней Часовне возле дома Сани Голубцова.
– Саня, мы без тебя не можем сегодня, – сказал Тимофеич. – Ты нам нужен.
Голубцов наморщил лоб, он словно бы не понимал, о чём идет речь, хотя отлично знал, что его самогонка – лучшая в мире, что она безо всяких добавок и прочего.
Тимофеич протянул ему сотню.
– И хлебца с колбаской прихвати, если можно, – пустил ему вслед Недобайлов.
Саня ушёл и вскоре вернулся.
– Извините, колбаски нет – только хлеб, – сказал он. Протянул сумку Тимофеичу, а сам назад двигать намерился.
– Так не пойдет, Саня, – уцепил его за рукав Шубин. – Садись в машину, а то я обижусь.
Саня вскинул бровями. Почему не сесть, если приглашают. Тем более что гараж у Тимофеича не так далеко.
– Предупреждаю, – проговорил Тимофеич. – По домам развозить никого не буду: влетишь под иномарку – потом корячься…
Мужики понимали. Мало того, что будешь на дядю горбатиться – квартиры лишат.
– А что… – ворковал на переднем сиденье Набоков Андрюша. – Отымут, и ничего не попишешь.
– Я вообще люблю пешочком пройтись, – планировал Паша.
Они прибыли к гаражу и отворили ворота.
– В погреб полезу! Не свалитесь! – предупредил Тимофеич. Опустился, достал банку огурцов пополам с помидорами. Открыл холодильник и вынул оттуда вяленой рыбы пучок. Все-таки хоть и мягкий продукт у Сани Голубцова, но выпивать без закуски – это не по-людски.
Расстелили на столе газету. Нарезали хлеб. Помидоры с огурцами положили в чашку. У Тимофеича вообще гараж укомплектован на эту тему. Наполнили рюмки.
– За тебя, Тимофеич! – Начальнику смены не терпелось выпить. – Короче, с рождеством… Или, точнее, с крещением.
Андрюша лучше всех понимал: не досчитайся они утром охранника, всю смену потом затаскали бы. А начальника смены Набокова – в первую очередь.
– За тебя, Тимофеич.
– А меня сегодня скрутило, – вспомнил о своём несчастье Паша Недобайлов.
– Иди, Паша, руки помой… С мылом, – велел Набоков. – Здесь у нас все-таки люди сидят. – И посмотрел тёплым взглядом в глаза Тимофеичу.
Недобайлов послушно опустил рюмку и кинулся к умывальнику. Дело серьёзное. Мало ли чего.
– Вот теперь поднимем, – продолжил Набоков. – Не ходи больше, Тимофеич, на рыбалку. Обойдёмся мы без ухи…
Мужики выпили, стали закусывать.
– Жаль, мужики, колбасы нету, – оправдывался Тимофеич.
– Вот колбаса, – говорил Набоков, показывая пальцем на резаный хлеб. – Какие могут быть ещё колбасы. Они развращают современного человека.
Тимофеич отломил корочку хлеба, изжевал и проглотил. Следом отправил помидору.
– Думал, винтом изрубит, – вспомнил он. – Налили шарики и летят…
– Теперь всё можно…
– Я им устрою в следующий раз…
Но мужики не согласились. Едва ли подобный маневр когда-нибудь повторится. Пройдёт и забудется, как вылетают из памяти кошмарные сны.
Тимофеич снова налил. Торчать в гараже можно хоть до вечера, но у каждого свои заботы. Три дня пролетят, а там – вновь на работу. На целые сутки.
Они выпили. Закусили. И стали собираться домой.
– А по бетону зелень уже пошла в воде, – вспомнил Шубин. – Склизко…
Они закрыли гараж. Тимофеич набросил замки. Охранники, кому направо, а кому и налево, – разбежались, как тараканы. Тимофеич пошёл напрямую тропинкой к дому. Ему ближе всех. Каких-нибудь пятьсот метров.
– Назад! В осиное гнездо!.. – бормотал Тимофеич, приближаясь к подъезду.
Вошёл в квартиру – там пыль до потолка. Дочь с зятем сцепились. Алик не ночевал дома две недели. Явился – и всё пошло с опережением графика. Зять строил теперь из себя крутого восточного парня, хотя Тимофеич давно знал, кто тот на самом деле. Не мужик, а коза из носа.
– Прекратите балаган, – сказал Тимофеевич. – Я устал и хочу отдохнуть…
– А кто ты такой, чтобы требовать? – хлопал ресницами Алик. – Я, допустим, за своё здесь потею… Кого ты здесь представляешь?
«Приехали!» – удивился Тимофеич. Не прошло и года, как зять превратился в смотрящего по квартире. Дочь перед этим долго и тщательно подбирала спутника жизни – и вот результат. Теперь у самой крыша едет.
– Права у нас равные, – гундел зять. – Я прописан в квартире…
Тимофеича знобило от слов проходимца. Тот до сих пор не приносил в дом ни рубля.
– Послушай, куда ты всё рулишь? – Тимофеич едва держался, чувствуя, как наливаются жилы на лице, как бьётся в них усталая кровь.
– Куда надо, туда и рулю! – Зять потешался над тестем.
– Вон отсюда! – не выдержал Тимофеич. – У тебя две секунды… Раз…
Он разбирал мешок. В руках оказалась щука. Она всю ночь пролежала в холодильнике и порядочно задубела.
– Ой, мне уже страшно. – Алик повернул к Тимофеичу лупоглазое лицо и хлопал наглыми ресницами.
– Папа, не вмешивайся в нашу жизнь! – визжала дочь.
